Giovani e vecchi: возраст не имеет значения
Последнее, что я услышала сегодня на фестивале, было «ciao». Этим словом завершился, наверное, самый многословный спектакль фестиваля – «24 минуты».
В течение этого времени зритель в одиночестве слушает фрагменты текстов Тонино Гуэрра в исполнении артиста Никиты Мальцева. Слушает в наушниках, сидя в платяном шкафу, деля его со старым пиджаком и множеством ящичков. Удивительно, но снаружи шкаф кажется не только невзрачным, но и попросту маленьким, а вот внутри, сквозь флюидные образы гуэрровской поэтичной прозы, мерцает большой прекрасный мир. Пояснительные записочки к объектам сделаны в форме любимых сценаристом бабочек (спектакль и начинается с образа бабочки-однодневки), и затея «Эскизов в пространстве» напоминает эту двойственность крылатой расцветки – до головокружения яркой в полете и неприметной в задумчивости. В отличие от большинства аудиоспектаклей, в «24 минутах» нет навигации – никто не говорит зрителю, когда и что делать: можно не делать ничего и погрузиться в текст, можно, как в детстве, открывать спрятанные секретики. В темноте шкафа (запахи видавшей виды древесины тоже воздействуют вполне себе суггестивно) текст течет прихотливо – в памяти остается лишь образ девочки с ведром воды, в котором отражается луна. В это время можно с фонариком рассматривать устланное мхом крохотное кладбище за одной дверцей и театр сгоревших спичек – за другой, писать пожелания на пергаментной бумаге и держать в руках камешки, искать пуговицу и вглядываться в старые черно-белые фотографии. Это лишенное нарратива авторское высказывание предлагает нам укрытие из воспоминаний, фантазии, нежности, и его невысказанный, но очень явный мессидж «Carpe diem», пожалуй, единственный лозунг, с которым сегодня хочется солидаризоваться.
Парадоксальным образом собравший огромную аудиторию спектакль «Diversamente giovani» итальянской компании «C’e Chi C’ha Teatro» стал рифмой к спектаклю для одного зрителя. Не потому, что на арене – итальянские клоуны, а в шкафу – голос их соплеменника, а потому что гэги и трюки здесь нанизываются на идею ценности жизни и все той же амбивалентности внешнего и внутреннего. Взбалмошный старик с длинными седыми волосами, выкатывающий на площадку ходунки, а по дороге подкатывающий к симпатичным зрительницам (у стариков такое комбо – не редкость) и его полубезумная подруга в седом парике с буклями говорят в микрофон о том, что пятьдесят лет играют этот «шпектакль», и снова хотят. Будут гэги на тему ревматизма – тряпку невозможно поднять с пола, не сделав множества кульбитов – ноги-то уже не гнутся – и преображающий укол чудо-капельницы – но вообще-то и без нее энергия выпрастывается из этих утративших (отменивших?) понятие возраста людей не менее явно, чем панталоны цвета фуксии из-под юбки «старушки». Нужно сказать, что актеры не очень прилежно играют почтенный возраст: ревматизм и паралич то есть, то нет, и главный трюк этого спектакля связан не с перевертышем старость/молодость. А с той в целом беззаботной интонацией, органикой, отсутствием напряжения, с которыми актеры играют в (именно так – как играли бы в дедушку и бабушку дети) стариков, а потом – так же на минималках, как и роли – всю цирковую программу: от жонгляжа клизмами до фокусов и – отличный финал – акробатики на воздушных полотнах, сольной и парной. А вот сколько им лет? Да неважно – нет ни молодости, ни старости. Есть dolce vita.
Скажу, что в ряде увиденных мною (мельком, возможно, что-то досмотрю во второй день фестиваля) спектаклей как будто не хватает какой-то большой задачи – необязательно той, которую можно артикулировать словами, но без которой неясно, зачем вообще овладевать ресурсом зрительского внимания. (В скобках замечу, что за четыре года альметьевские зрители явно привыкли к фестивалю и ждут его.) Это качество может создавать драматургия спектакля (в самом широком смысле – не обязательно история), а может – актерская харизма: особенно сегодня, где как не на уличном спектакле ждать лихой отвязности и свободы. Поэтому, когда обаятельные артисты театра «Волшебная шляпа» в номерной структуре спектакля «Театр в кармане» последовательно демонстрируют череду по-своему очаровательных крошечных этюдов, этого оказывается недостаточно. Домик, буквально на наших глазах сложенный из ничего и волшебным образом появившаяся там собачка; охотник-поросенок и гусь, который вдруг снес яйцо на голове кукловода; скрипач, прерываемый телефоном; сепаратно действующий в шляпе заяц – все это милые аттракционы, но их потенциал довольно быстро оказывается исчерпанным, в то время как номер длится, а музыка гремит. Пригодились бы либо выстроенная драматургия, либо актерская энергия – некий актерский сверхсюжет, раздвигающий рамки кукловождения.
То, как в уличном искусстве работает искусное совмещение актерского драйва и визуальной внятности, продемонстрировал сегодня променад «Горожане» театра «Улица Ларамбла». Похожие на детские рисунки плоские лица-маски, яркие коконы-тела и ходули – шесть остроумно придуманных «горожан» изящно и молчаливо двигаются вдоль каскада. Седьмой горожанин – это злобный старикан в сером костюме и с посеребренным носом, который он явно держит по ветру: его речь кажется квинтэссенцией доносов и комментариев «бдительных граждан». Старикан громко возмущается тем, что театром испорчен парк, что спектакль сделан не про детей и вообще. Но именно он стремительно тащит нагроможденные друг на друга клетчатые «челночные» сумки, из которых орет саундтрек спектакля. Буквально порхающие над головами зрителей, прекрасные в своем молчаливом озорстве невесомые фигуры и витальный старик – хулитель и провокатор. Зрители несутся вперед стремительным вихрем, увлекаемые неугомонным стариком, который то взбирается на скамью, то брызгается водой, то пристает с кляузами к зрителям, и все это на абсурдно быстрой скорости. Внезапно в этом потоке ощущаешь звенящую радость от возможности наконец-то смеяться вместе с кем-то и над тем, что мы уже привыкли бояться – а ведь это всего лишь раблезианский ябедник, «старый год, старая зима, старый король, ставший шутом», по выражению М. Бахтина.
Юлия Клейман